Когда я пошел работать финагентом, то в селе некоторые говорили, что я комсомолец, а повстанцы приходили ко мне домой и смеялись: «Мы тебя знаем, а тут сказали, что ты комсомолец, что ты доносишь на наших людей». А я говорю: «Я от москалей прятался, а от вас не буду. Если я в чем-то виноват, то скажите — я никуда не скроюсь». Они меня знали, потому что вместе с молодыми я в школу ходил, а люди постарше знали моих родителей. И в селе некоторые знали, что я воевал в УПА, но никто не донес. А «стрибки» меня не знали, потому что из нашего села там не служил никто — были из Текучей, из Уторопов, из Яблонова.

Долго действовало подполье, но понемногу его уничтожили. Был тут в районе советский агент, доносчик, имел псевдо «Кузнец» — Ильницкий Николай, родом из Березова, служил в СБ окружным (субреферентом СБ ОУН Коломыйского округа — прим. А.И.). Он выдал всех кого знал, а он должен был знать про каждый схрон, где повстанцы зимуют. И так один схрон обнаружат, через пару месяцев — второй, уже в другой стороне. Да и так многих выдал, а потом сам ушел к москалям. В подполье одни его подозревали, но другие говорили: «Что ты выдумываешь, это надежный человек!» (Ильницкий Николай Васильевич («Орест»), 1923 г. р., уроженец с. Люча или с. Нижний Березов, Коломыйский окружной субреферент СБ, захвачен 5 мая 1952 года в с. Кривополье Верховинского района. Пошел на сотрудничество с советскими спецслужбами, стал спецагентом Станиславского областного управления МГБ (псевдонимы — «М.В.», «Кузнец»). Выдал не менее четырех схронов, десятки подпольщиков. В 1960-е годы жил с женой и детьми в Черновцах под охраной КГБ, позднее поселился в г. Ирпень Киевской области. Умер в 2002 году — прим. А.И.)

И так подполье уменьшалось, уменьшалось, а потом затихло. В 1952 году погибли последние в нашем селе. Я долго поддерживал связи с хлопцами, но потом это все оборвалось — одни погибли, других арестовали, третьи легализовались, пошли на работу. А меня так и не арестовали. Мне в селе говорят: «Ты так схитрил, что не попался!» А я говорю: «Я ничего не схитрил — это Бог так меня направил, что я остался на свободе». Вызывали меня в КГБ и в Ивано-Франковск, и тут, в Косов — допрашивали про УПА. Я всем говорил, что не участвовал, не знаю. Спрашивали, где я был в 1945 году — я отвечал, что пас скот на полонине.

А.И. — И долго Вами интересовались?

П.Ф. — Ай, вечно таскали… Однажды вызвали в КГБ в Косов: «Пиши!» Я себе думаю: «Если они обо мне все знают, то мне все равно сидеть — или больше или меньше. Буду отбиваться до последнего». И пишу, что нигде не был, никого и ничего не знаю. Написал, поехал домой. Через некоторое время вызывают в Ивано-Франковск — там снова пишу. На этот раз меня спрашивали про Симчича — это уже в 1968 году, когда его арестовали второй раз. Спрашивали, знаю ли я такого Симчича, а я говорил, что такого не знаю. Следователь меня допрашивает, на машинке печатает. Заходит в кабинет тот кагэбист, что меня в Косове допрашивал, посмотрел на меня, говорит следователю: «Фицич? Он ничего не знает». Мне аж на душе стало легче. После этого меня уже не допрашивали.

Я все время жил тут в селе, женился, родилась у нас дочь. Моя жена из рода Будуровичей, в 40-х годах ее брата судили, а они с мамой скрывались. Я научился делать столярку, колеса, возы — так и работал, а потом пошел в школу мастером. Преподавал трудовое обучение, ездил, когда надо было что-то для школы привезти, зарплату привозил, ремонты делал. Так и доработал до самой пенсии. Директор меня просил не уходить на пенсию, но у нас случилось большое горе — умерла дочь, и я уже не хотел работать. Сейчас мы с женой живем с семьей нашего внука.

Когда Украина стала независимой и произошла реабилитация, то в районе записывали тех, кто был в подполье, но я боялся. Жена говорит: «Чего ты? Иди запишись в Братство ветеранов». Я говорю: «А я знаю, чем это закончится? Я все расскажу, а оно потом вернется назад». В Братство УПА записался только через несколько лет. Тогда многие записались, а сейчас нас в селе осталось двое повстанцев — Иван Фицич и я.

А.И. — Хотел бы задать Вам еще несколько вопросов. Вы видели пленных энкаведистов или «стрибков»?

П.Ф. — Нет, я не видел их.

А.И. — Как оцениваете боевые качества энкаведистов и «стрибков»?

П.Ф. — Они все наши враги — как их иначе назвать? Но «стрибки» набирались из местных, а энкаведисты — это москали, и они были обучены, всем обеспечены. А «стрибкам» давали оружие, но почти не обучали. Дисциплины они не имели — часто напивались, ходили по селам пьяными.

А.И. — Что Вы чувствовали в боевой обстановке?

П.Ф. — Ничего не боялся, нет. Нет там страха — не знаю почему. Сначала немного не то, а потом вообще ничего не чувствуешь, никакого страха. А еще у нас были пропагандисты, они нам боевой дух поднимали. Я помню, как осенью 1944 года пропагандист нам говорил: «Будем держаться, ребята! На зиму станем в казармах!» Такая шла пропаганда. А еще, знаете, мы все-таки верили, что Украина станет независимой. Как бы тяжело нам ни приходилось, а верили.

А.И. — Вы имели ранения?

П.Ф. — Ранение я имел одно — пуля немного черкнула по голове, содрала кожу. Везло мне… В Снятине парень стоял от меня ближе, чем вот до этого колодца и упал… Убит… Другой в том бою в Соколовке… Лежали мы так — он, и возле него я. Так ему попало прямо в голову… А мне как-то так повезло, что жив до сих пор. Но я уже старый, многое вылетело из памяти. С некоторыми ребятами я был в сотне все время, а теперь не могу даже их клички вспомнить. Но тут ничего не поделаешь, время идет…

П. А. Фицич умер 24 июня 2015 года

Интервью, лит. обработка и перевод: А. Ивашин

Н.Ч. — Родился я здесь, в селе Мощоны, 17 июля 1928 года. Теперь это Гощанский район Ровенской области, а при Польше был Ровенский уезд Волынского воеводства. А когда пришла советская власть, то до 1959 года это был Тучинский район Ровенской области.

Мой прадед имел семнадцать десятин земли и девять детей — семь сыновей и две дочери. Я его немного помню, он говорил: «Как выйдут в поле работать — сердце радуется. А как сядут за стол — душа болит!» Семь сыновей, семь невесток и две дочери — знаете, тут нужен стол от стены до стены! Хата у них была огромная, как казарма — пол рядном застлан, и все поголовно на полу спят.

Николай Чутик, фото 1950-х годов

Отец моего звали Андрей, мать — Мария. Нас родилось шестеро детей, а осталось три сына, потому что один сын и две дочери умерли маленькими. Старший брат был с 1922 года, второй брат — с 1926 года, и я с 1928 года. Отца своего не помню — он умер, когда мне было полгода.

Жили мы с матерью, держали скот, обрабатывали поле — землю имели свою. При Польше на своей земле работали, и когда советская власть пришла, то у нас колхоз не успели организовать.